Читайте серию публикаций «Юрий Гагарин. Аудиохроника апреля 1961 года.»: «Циолковский и Королёв. Немного истории.» ○ «Таких берут в космонавты!» ○ «Самый волнительный день» (12 апреля 1961 года) ○ «Совершенно секретно» (13 апреля 1961 года) ○ «Шнурок развязался...» (14 апреля 1961 года) ○ «Созвездие Гагарина» (15–16 апреля 1961 года) ○ «Юрий Первый и Юрий Второй» (17 апреля 1961 года) ○ «“Евтушенко раздора” или о том, как Кобзон пристыдил Гагарина...»
Вспоминает Иосиф Кобзон
Из книги Николая Добрюхи «Иосиф Кобзон. Как перед Богом» (фотографии из личного архива Иосифа Давыдовича Кобзона).
«Гагарин и цензура»
К Никите Сергеевичу Хрущёву я был, можно сказать, приближен дважды. Больше всего запомнилось, когда вернулся из космоса Гагарин, и мы выступали на приёме в его честь с композитором Аркадием Ильичём Островским. Тогда я ещё пел в дуэте с Виктором Кохно. И хотя мне уже приходилось выступать перед Хрущёвым, тот приём позволил находиться особенно близко, чтобы можно было рассмотреть, как Никита Сергеевич поднимает рюмку за рюмкой…
В тот апрельский день 1961 года мы пели любимую песню Гагарина «Мальчишки, мальчишки» и… написанную специально для этого случая космическую песню «На Луну и на Марс». В этот же вечер мы познакомились и с самим Гагариным на «Голубом огоньке» на Шаболовке. Но тогда ещё особой дружбы не случилось, а вот, когда в августе полетел Титов, с Германом мы подружились сразу.
И я стал приезжать к ним в гости. Они жили тогда в Чкаловском. Звёздного городка ещё не было. Я приезжал к ним. Они - ко мне. Я тогда снимал комнату в коммунальной квартире на Самотёчной площади. Дружба наша разрасталась. Мы познакомились с ещё не летавшими космонавтами: с Лёшей Леоновым, с Пашей Поповичем, Валей Терешковой, Валерой Быковским и Андрияном Николаевым. Перезванивались, договаривались, когда встретимся.
Звонит как-то Герман. Говорит: «Приезжай. Научишь нас петь свои новые песни. Особенно нравится мне «Девчонки танцуют на палубе». Я, конечно, обрадовался: а кому не приятно такое услышать? Тем более от героев космоса. Это сейчас их забыли. Тогда же это была особая честь иметь возможность просто разговаривать с этими людьми. А когда все вместе они приезжали ко мне на концерт - для меня это был неординарный успех и необыкновенный подарок. Не забуду, как встречали Новый год на квартире у Юры на Чкаловской. Он только вернулся из Латинской Америки и разыгрывал всех заморскими штучками, например, исчезающими чернилами, взрывающимися сигаретами. В общем, хулиганили мы нормально. Душу отводили так, что никто себя не чувствовал одиноким.
В одну из таких встреч на квартире Германа зашёл разговор о поэте Евгении Евтушенко. Приближался Новый год, и космонавты обсуждали, как устроить себе новогодний вечер. Вдруг Герман говорит: «Я так люблю стихи Евтушенко. Хотелось бы, чтобы он у нас выступил на вечере. Но... что-то он там наговорил плохое про Советский Союз, когда был в Париже...»
- Герман! Ну что ты веришь всему этому дерьму, - вступился я за Евтушенко. - Это всё ложь, гундёжь и провокация. Евтушенко сам мне рассказывал, как всё было. А было так. Журнал «Пари-матч» напечатал разговор с Евтушенко под названием «Интервью рано созревшего молодого человека». Ему задавали вопросы типа: «А правда, что женщины в Советском Союзе не носят нижнего белья, а ходят в ватных штанах и телогрейках на голое тело?» «Правда, - отвечал Евтушенко, - но не забывайте, что эти женщины ни перед кем в мире не встали на колени и всё, что могли, израсходовали на то, чтобы восстановить заводы, фабрики, сельское хозяйство, школы, больницы, одним словом, страну. И у них не было возможности подумать о себе, о своём теле и своих нарядах. Ведь у них война убила или искалечила мужей. И им, чтобы выжить, ничего не оставалось, как многое взять на свои плечи. Ещё и сейчас сказывается разруха. И многим из них приходится по-прежнему ходить в ватных штанах и телогрейках…» Вот в таком духе, Герман, были вопросы. И вот так, понимаешь, Герман, отвечал Евтушенко. Вот после этого он и стал опальным поэтом.
- Ну, раз такое дело, - говорит Титов, - приглашай его к нам. Только предупреди - мы можем задавать неприятные вопросы.
Я к Евтушенко. Говорю: «Женя, как ты смотришь на то, чтобы встретиться с космонавтами?» А он как раз заканчивал поэму «Братская ГЭС».
- С радостью! - сказал Евтушенко и лихорадочно начал писать целую главу о космосе, которую вставил потом в свою «Братскую ГЭС».
Когда Евтушенко приехал в Чкаловский Дом офицеров, он стал нервно ходить за кулисами, как-то дергался, словно опасался какого-то нежелательного развития событий. И действительно, появился подполковник. По-моему, он был тогда начальником Дома офицеров. Подходит ко мне и говорит: «Иосиф, ты должен сказать Евтушенко, что ему нельзя выступать». В ответ я сказал, что у меня язык не повернётся говорить такое. «Если у вас, - говорю, - хватит совести, подойдите сами и скажите». Он подошёл и говорит: «Вас просили не выступать».
И тут с Евтушенко случилось такое, что я толком и передать не могу. Он оцепенел. Он побледнел. Открыл рот: «Как?!» «Ну... так начальство распорядилось». Он бросился из этого ДК… У него был, как сейчас помню, голубой такой «москвичок». Сел в машину. Я выскочил. Говорю: «Женя! Милый, подожди…» «Да пошли вы все…» - и уехал.
Ну я выступил, когда пришла моя очередь, а потом был банкет. Подхожу к ребятам и спрашиваю: «Кто дал команду запретить Евтушенко выступать?» Мне говорят: «Гагарин…» Подхожу к Гагарину: «Юра, вы же сами пригласили Женю почитать вам стихи. Что случилось, чтобы так вдруг всё повернулось?»
Оказывается, когда Евтушенко ходил и нервничал за кулисами, кто-то из приехавших ответработников ЦК КПСС увидел его и спрашивает: «А что… у вас Евтушенко будет выступать?» «Да!» - отвечают ему. Он: «Странно». И больше ничего не сказал. Не сказал: «Нельзя». Ничего не запрещал. Просто сказал: «Странно». А Гагарин, чтобы перестраховаться, решил, что лучше будет сказать, чтобы Евтушенко не выступал, и попросил это передать через подполковника. Дескать, нам не нужны неприятности. Короче, Гагарин нехорошо себя повёл. И я ему сказал об этом. «Юра, - говорю, - так не поступают…»
- Ты что, замечания мне делать будешь?
- А почему тебе нельзя делать замечания, если ты поступил не так, как договаривались?! Вы же сами попросили его пригласить. Если бы я вам его навязывал, тогда другое дело. Что же ты поставил меня в такое положение?
- Слушай, не замолчишь (что-то он такое сказал) и ты у нас выступать не будешь.
- Ну если так, сделай милость. Я и сам сюда больше не приеду. - Мы поссорились. И я уехал.
Время спустя вся «космическая компания» и я столкнулись в гостинице «Юность». Нас начали мирить: «Да что вы, ребята, бросьте! С кем не случается?» Мы помирились, но узелок, как говорится, остался на всю жизнь…
«Последний разговор с Гагариным»
Гуляли мы с Юрой так, что и теперь есть что вспомнить. Как только свободный вечер - он ко мне. Я тогда квартиру в коммуналке снимал. На звонок обычно выходила моя соседка, - кочегарка Нюра, - узнать из любопытства, кто это и к кому пришёл? Потом стучала ко мне и говорила: «Осип, иди! Твой масмонафт опять пришёл, опять мне улыбается так, что ушей не видно!»
Кстати, с Юрой мы были… страшные хоккейные болельщики!
Весной 1968 года я собирался на очередные гастроли. Дня за три до моего отъезда в гостинце «Юность» был вечер Госстроя СССР. На вечере среди приглашённых были и мы с Гагариным. Помню, стояли с Юрой в фойе концертного зала гостиницы и смотрели по телевизору хоккей. Играли ЦСКА и «Динамо». Я сам болельщик «Спартака», но поспорил тогда, что выиграет «Динамо». Хотелось мне подразнить его, страстно болевшего за армейцев.
- Ну сейчас наклепают подков твоей «конюшне» (пренебрежительное прозвище ЦСКА на жаргоне болельщиков) подкалывал я.
- Да ладно... Сейчас накидают твоей «Динаме», сколько захотят, - защищался Гагарин.
- Если так уверен, давай спорить на ящик коньяка, что не накидают, - распалял его я.
- Да ладно... ящик. Мне жалко тебя - тебе потом за этот ящик нужно будет целый год петь.
Лучше на бутылку.
Я говорю: «Ну... давай!»
Бутылку я проиграл. ЦСКА тогда победил. Говорю: «Ну всё - побежал за бутылкой». Гагарин: «Не-е-е. Мы должны распить её вместе». Я говорю: «Мне некогда, Юра! Мне нужно улетать на концерты».
- Ну прилетишь, разопьём...
Вот... не распили. Через несколько дней на гастролях меня догнала весть: «27 марта 1968 года в 9 часов 30 минут погиб Гагарин Юрий Алексеевич...»
«Герман Титов»
...Запомнилась встреча весной 68-го «Университет культуры». Её вёл Гагарин. После встречи всех попросили наверх, на фуршет. И тут Герман Титов (мы с ним особенно близко дружили) вдруг предлагает: «Поехали, покажу тебе, как я здорово гараж себе оборудовал, точнее, погреб в гараже…» Приезжаем. Действительно, всё очень толково сделано: гараж, а под ним погреб, на полках чего только нет: собственная консервация в банках, варенья, овощи и даже вино. Ну мы, конечно, с ним выпили. Это было можно, потому что я был не за рулём, был на служебной машине, а он оставался - ехать ему никуда не надо было. Выпили. Только Герман сказал: «Мне много нельзя. У меня завтра - полёт». На следующий день созваниваемся. Он говорит: «Ты что делаешь? Может, пойдем куда-нибудь поужинаем?» Я говорю: «Давай приезжай! Пойдём». А сам чувствую, что у него настроение очень плохое. Спрашиваю, когда встретились: «что случилось, Герман?» А он: «Да-а-а… Юра отстранил меня от полёта». «За что?» - спрашиваю.
- Да за вчерашнее… Говорит: «Ты, наверное, с Кобзоном «квасил» всю ночь…»
- Ну, во-первых, мы не пили с тобой так, чтобы можно было сказать, что «квасили».
- Да я ему говорил. Говорил, что комиссию перед вылетом прошёл… Что ты ещё хочешь от меня? «Ничего, - говорит, - но я тебе сказал «нет», значит - нет, чтобы знал в следующий раз, как надо себя вести перед полётом…»
В общем, они поругались. Гагарина, видно, задело, что мы не пошли на его фуршет. Герман был жутко расстроен этим отстранением.
…Ночью я уехал на гастроли. Там - сообщение: погиб Гагарин. Я прервал гастроли и вылетел на похороны Гагарина и погибшего с ним в одном самолёте пилота-инструктора Серёгина. Прощание с ними было в ЦДСА. Там встретил Германа: «Вот, видишь, как бывает, - вздохнул Герман. - Он как чувствовал, что со мной может что-то случиться в тренировочном полёте… Полетел сам. И вот… я есть, а его нет… Не меня, а его надо было оберегать. Он всё-таки был первым…»
Вспомнилось, как мы были однажды в одном серьёзном обществе, и кто-то из высокопоставленных людей (кажется, маршал Гречко) сказал Гагарину: «Всё это, конечно, хорошо, что тебя тянет в небо, но, знаешь, Юра, летать ты всё-таки прекращай. Ты нам нужен!». Это было в Крыму, на правительственной даче.
И тогда Гагарин вспылил: «Так в чём проблемы? Вы теперь возьмите меня и под колпак. Посадите и ходите-смотрите, как на музейный экспонат! Я что - не живой человек? И не должен жить теперь живой жизнью?»
Текст публикуется по книге: «Иосиф Кобзон. Как перед Богом» (воспоминания и размышления). Том первый / автор литературной записи и оригинальных текстов Н.А.Добрюха. - М. Издательство «Известия», 2006. - 414 с.
Читайте серию публикаций «Юрий Гагарин. Аудиохроника апреля 1961 года.»: «Циолковский и Королёв. Немного истории.» ○ «Таких берут в космонавты!» ○ «Самый волнительный день» (12 апреля 1961 года) ○ «Совершенно секретно» (13 апреля 1961 года) ○ «Шнурок развязался...» (14 апреля 1961 года) ○ «Созвездие Гагарина» (15–16 апреля 1961 года) ○ «Юрий Первый и Юрий Второй» (17 апреля 1961 года) ○ «“Евтушенко раздора” или о том, как Кобзон пристыдил Гагарина...»
На сайте «Retroportal.ru» опубликованы песни композитора Аркадия Хоралова в исполнении Иосифа Кобзона «Прости, солдат», «Бессмертный полк» и «Семейный праздник», эксклюзивно предоставленные сайту Аркадием Дмитриевичем Хораловым.